Вера Калмыкова родилась в Москве (1967). Филолог, кандидат наук, искусствовед, член Союза писателей Москвы, редактор. В бытность главным редактором издательства «Русский импульс» подготовила к изданию книги о жизни и творчестве Н. А. Львова, Ф. О. Шехтеля, Г. Г. Филипповского и др. В 2010 г. книга «Очень маленькая родина» (в соавторстве с фотохудожником Сергеем Ивановым) стала лауреатом конкурса «Книга года». Лауреат премии имени А. М. Зверева (журнал «Иностранная литература», 2011). В издательстве «Белый город» опубликовала ряд монографий по истории мирового и русского изобразительного искусства. Публикации стихотворений, критических статей, публицистики в журналах «Арион», «Вопросы литературы», «Вопросы философии», «Гостиная», «Дружба народов», «Звезда», «Зинзивер», «Знамя», «Культура и время», «Литературная учёба», «Наше наследие», «Нева», «Октябрь», «Собрание», «Урал», «Филологические науки», «Toronto Slavic Quarterly», одесском альманахе «Дерибасовская — Ришельевская» и др. Автор статей в «Мандельштамовской энциклопедии» и в др. энциклопедических изданиях. С 2011 г. сотрудничает с московской галереей «Открытый клуб», участвовала в проекте «Точка отсчёта». Автор двух поэтических книг: «Первый сборник» (Милан, 2004) и «Растревоженный воздух» (Москва, 2010).

«Могём»?

Василий Авченко, Алексей Коровашко. Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2020

Трудно поверить, чтобы авторы жизнеописания Олега Михайловича Куваева, вышедшего в 2020 г., не предполагали диалога заглавий с «Повестью о настоящем человеке» Бориса Полевого. Однако контекст оказался ещё шире. В 2014 г. по opus magnum писателя Куваева, роману «Территория», режиссёр Александр Мельник снял фильм, на который дважды откликнулась философ Ирина Басалаева: в 2018-м статьёй «Оптическое устройство кино эпохи “скреп”: фильм “Территория”»[1], а в 2019-м — «Настоящие люди в отечественном кино эпохи “доброго патриотизма”»[2]. Басалаева отождествила «настоящий» и «советский», квалифицировав киноленту как послание народу от государства, берущего курс на реставрацию былых ценностей: для неё герои и Куваева, и Мельника прежде всего советские люди, их поведение и поступки обусловлены идеологией, что и ставит их устремления под большой знак вопроса.

Логично предположить, что Василий Авченко и Алексей Коровашко учитывали и фильм, и его критику.

На переплёт книги вынесены в качестве рекламного слогана, манкá для покупателей слова Дмитрия Быкова: «Подождите, вернётся и Олег Куваев с “Территорией” — тема золотодобычи не устаревает». Всё это вместе со статьями Басалаевой определяет угол прочтения: драгоценный металл — советские идеалы — мощное богатое государство — патриотический пафос — очевидные материальные выгоды золотодобычи (и не только для государства).

Вместе с тем проза Куваева, фильм «Территория», биография писателя — совсем не про это.

Считается, что Олег Куваев на сегодняшний день не самый читаемый российский автор, хотя в 2017 г. вышло и разошлось трёхтомное собрание его сочинений, так что говорить о его совершенном отсутствии в современном литературном процессе не приходится. Однако в предисловии Авченко и Коровашко подчёркивают периферийность его расположения на карте отечественной словесности, тут же отмечая: «Вопросы, которые ставил Куваев, не решены. Ответы, которые он давал, не утратили значения, хотя общество наше переродилось».

Что же это за вопросы — и каковы ответы на них? Главный ответ перед нами — это книга Авченко и Коровашко. Она состоит из семи глав: «Бухта Провидения», «Чаунская правда», «Город и окрестности», «Дом для бродяги», «Причина грядущего дня», «Бич — это звучит гордо», «Уход». Далее следует послесловие, свод основных дат жизни и творчества Олега Куваева, избранная библиография, указатель имён и список источников иллюстраций. Уже по перечню можно понять, что издание носит научный характер, и это, конечно, добрый знак. С одной стороны, текст написан легко и свободно и может быть интересен любому читателю, с другой же — проделана качественная, скрупулёзная исследовательская работа по анализу художественных произведений, сбору информации и обработке источников, как письменных, так и устных. Рассказ о прозе Куваева ведётся параллельно с изложением биографических данных, без отрыва жизни от производства, по-куваевски. Но не менее ценно и то, что Олег Куваев показан на фоне своей эпохи, трансформировавшейся, как можно понять при чтении, довольно быстро. Именно в 1960-е гг. начался процесс смены социальных приоритетов, завершающийся сейчас, в 2020-е: сначала это была героическая личность, затем — инженер, владеющий технологиями, после — собственник, обладатель вещей. Первый образ Куваеву оказался наиболее близок, поэтому в рецензии внимание уделено в основном ему. Со вторым писатель отождествить себя не сумел, а третий был ему глубоко чужд.

Куваев — уроженец Костромской области, считавший себя вятичем; болезненный ребенок, подростком читавший книги о путешествиях и мечтавший стать географом. С 1952 г. учился в Московском геологоразведочном институте им. Серго Орджоникидзе, с огромным рвением грыз камень науки (да простится мне геологоразведочный каламбур), упорно занимался спортом, готовя себя к профессии, в то время чрезвычайно престижной и ни в какое время не лёгкой физически. Производственную практику проходил на Тянь-Шане и на Амуре. Писать начал летом 1956 г., свой первый, опубликованный в журнале «Охота и охотничье хозяйство» рассказ «За козерогами» оценивал впоследствии невысоко. Позже стал постоянным автором журнала «Вокруг света».

Немногословный, даже скорее молчаливый человек, он постепенно выработал жизненную философию, реконструкцию которой осуществили Авченко и Коровашко. Куваев понимал путешествие не просто как перемещение в пространстве: для него это движение и во времени тоже, поскольку связано с поиском чего-то «сверхзначимого, хоть розовой чайки, хоть иркутского золота». Это и время конкретной человеческой жизни, и Большое время, по М. М. Бахтину. Чем труднее и дольше процесс, чем больше вложено в него самим человеком, тем оно ценнее. Прибытие в пункт назначения ведёт к открытиям, и кто знает, не окажется ли среди них снежный человек, живой резидент «прошлого в настоящем и будущем». Путешественник — тот, кто добывает недостающие звенья в «великой цепи бытия».

С криптидами Куваеву встретиться так и не довелось, но от этого поиск сверхзначимого не стал для него менее важным. Кое-что он, прямо скажем, обнаружил, хотя криптозоология оказалась ни при чём.

Мировоззрение начинающего писателя складывалось на основе тяготения к чудесному, презрения к обыденному и желания послужить академической науке. Последнее до поры до времени преобладало. Отправившись в 1957 г. на преддипломную практику на Чукотку, молодой геолог, точнее геофизик, сполна хлебнул северной жизни (и в буквальном смысле тоже, т.к., вынимая тракторные сани из раскисшего грунта, люди набирали полный рот глины, камешков и корешков). Однако это оказалось далеко не главным. В те первые месяцы Куваев понял, что «погиб» — таких «марсианских» закатов не увидеть более нигде, а носить тяжести на себе, когда техника отказывалась двигаться, казалось не таким большим делом. Куваев сделал всё, чтобы попасть по распределению в Магаданскую область (в те времена Чукотка входила в её состав).

Чукотку вятич Куваев считал своей второй родиной, поскольку там сформировался как личность. И дело не только в возможностях профессионального роста, открывшихся перед вчерашним выпускником МГРИ. Внедрение новых исследовательских методов само по себе увлекательно, но в тот момент Куваев уже понимал, что ограничиться одной геофизикой не удастся. «Пути: геофизика, геотектоника, космогоника, большая литература, история, география», — эту его дневниковую запись авторы цитируют в потоке сведений о том, как в конце 1950-х ощущал себя совсем, в сущности, молодой человек, как он жил в условиях Севера, в те годы обеспечивавших существенно меньше комфорта, чем даже сейчас — а как мы знаем, жить там нынче находится всё меньше охотников. В отсутствие аппаратуры и техники геологи выполняли планы работ, передвигаясь по тундре пешком или на собачьих упряжках, «с переносом самых дефицитных грузов на себе». Маршруты проходили в условиях «острого недостатка продуктов» — это из отчёта Куваева о работе рекогносцировочной геофизической партии за 1959 г.

Очень многие исследовательские методы тогда пробовались и проверялись впервые. И если бы Куваев не предпочёл литературу, он стал бы ведущим геофизиком страны.

Однажды в ожидании вертолёта Куваев увидел свою «синюю птицу», правда, другого цвета. «Розовая чайка», пишут Авченко и Коровашко, «один из любимых куваевских образов»: «Люди, видевшие её, навсегда заболевали двумя болезнями: противоестественной тягой к полярной стуже и отвращением к суете обыденной жизни» (из «Тройного полярного сюжета»).

Таковы первоначальные условия жизни Куваева на Чукотке. Подчеркнём, что место работы он выбрал по собственному горячему желанию. В 1960-е он активно печатался в газетах «Чаунская правда», «Магаданская правда», альманахе «На Севере дальнем». В 1962-м писал другу: «Уже и здесь я становлюсь последним из могикан. Через два года для Чукотского сектора Арктики маршрутные работы будут не нужны. А делать площадную геофизику, да ещё с авиацией, — это не для меня. Это уже заводом пахнет».

Потом был уход из профессии и попытка погружения в среду московских писателей; отравившись ею, Куваев вернулся в геологию, но ненадолго — литература вновь оказалась сильнее.

Обратим внимание: на слово «романтика», тем более применительно к себе, Куваев реагировал строго отрицательно, полагая его оскорбительным. Хотя параллель «геолог — романтик» в те годы и позже была одной из расхожих: обыденным сознанием традиционно романтизируется всё, что выходит за рамки цивилизованного городского существования.

Ключ к пониманию образа писателя, с точки зрения Авченко и Коровашко, даёт определение «нерегламентированный». Речь, конечно, не о крайних проявлениях этого качества — авторы вовсе не прославляют алкоголь, которым Куваев увлекался всё сильнее, что, собственно, и послужило причиной его раннего ухода. И к неспособности Куваева в бытность членом СП СССР решать вопросы, связанные с личным обустройством, они тоже относятся без надрыва или пафоса. «Нерегламентированный» в их понимании — способный на выдающийся поступок, на преодоление чрезвычайных обстоятельств, на сопротивление стихии в нештатной ситуации.

Регламентированное поведение определяется писаной инструкцией, неписаным кодексом офисного работника или правилами поведения в магазине: при пожаре идите налево, потом направо; соблюдайте дресс-код; выбирая товары, не разбрасывайте их вокруг себя. Но подобное не работает в условиях дикой природы, когда есть завязший в хлябях транспорт и задача провести исследование в указанные сроки. Тут важен только сам человек, его характер, готовность выполнить или провалить задание. В тексте «Территории» на эту тему есть пара небольших, но чрезвычайно выразительных пассажей.

«В устье реки заберег не было, и люди Апрятина высадились на илистую чёрную отмель. Лодки так и остались у воды. “А кто сказал, что мы не могём? Ей-богу, могём! — крикнул Северному Ледовитому океану шурфовщик. — Могём, а, начальник?”

— Могём, — утвердил Жора Апрятин.»

«Если ты научился искать человека не в гладком приспособленце, а в тех, кто пробует жизнь на своей неказистой шкуре, если ты устоял против гипноза приобретательства и безопасных уютных истин, если ты с усмешкой знаешь, что мир многолик и стопроцентная добродетель пока достигнута только в легендах, если ты веруешь в грубую ярость [твоей] работы — тебе всегда будет слышен из дальнего времени крик работяги по кличке Кефир: “А ведь могём, ребята! Ей-богу, могём!”

День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создаётся сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный февральский ветер, читатель? Где были, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?..»

— так заканчивается роман, считавшийся культовым в 1970–1980-е гг. Культовым потому, что в обществе был востребован тип людей, подобных как куваевским героям, так и самому писателю. Ныне же, увы, приоритетные фигуры выглядят иначе, и в лучшем случае это безымянный топ-менеджер из «Дyxless. Повести о ненастоящем человеке» Сергея Минаева, а в худшем… даже предположить страшно.

Ещё при жизни Куваева находились те, кто считал, будто его проза — для геологов, сродни специальной профлитературе. Собственно, отсутствие масштабного зрительского интереса к фильму «Территория» объясняется, помимо слабой рекламной кампании, скорее этим репутационным шлейфом, чем заведомой советскостью героев. Но за разговорами об их социальной ориентации можно упустить главное содержание куваевской прозы, потому что главный вопрос писателя: «Могём?» — сегодня просто не ставится. А Куваев — писатель для всех… кто готов спросить себя и спросить с себя.

Но «проза для геологов», «профлитература» — не претензии, скорее констатация, как некоторым кажется, факта (насколько литературного — судить читателям Куваева). Настоящим упрёком, на первый взгляд, выглядит замечание, что Куваев, писавший о Крайнем Севере, ни слова не сказал на тему, за последние десятилетия ставшую главной при разговоре о Колыме. Это, конечно, ГУЛАГ. И Куваев действительно ничего об этом не писал. Авченко и Коровашко касаются и этого вопроса, опираясь на слова самого писателя: «“Писать без этого об этом — дешёвка и ещё раз дешёвка”. Дело было даже не в цензуре. Куваев считал: писать о лагерях он не имеет “никакого морального права”, потому что сам не сидел». Позиция достойная, да и главная тема у Куваева была другая: его произведения — о преодолении себя, а не о борьбе с социальной реальностью.

Основой сюжетов Куваева становилось только то, что он пережил и испытал сам. Индивидуальный авторский миф, то есть мечтания писателя о самом себе (по определению Авченко и Коровашко), основывался на прямой и однозначной посылке: «Главное во всех направлениях — работа, работа и ещё раз работа!» Меж тем для нас сегодняшних работа — лишь источник средств, с помощью которых мы путешествуем или увеселяемся. Наши земные маршруты по преимуществу не поиск, но устремление на кухни мира; розовая чайка значительное менее привлекает нас, чем какие-нибудь яйца по-древнегречески. Объяснять потребителю, что лучше быть путешественником, бессмысленно: потребитель уверен, что для саморазвития хватает походов в тренажёрный зал и ежедневного просматривания новостей в соцсетях.

И всё же книга о Куваеве вышла и даже значится в длинном списке премии «Просветитель» — добрый знак. И для произведений Куваева нашёлся читатель — хочется верить, что это не только бывшие геологи или тайные романтики, но и молодые люди. Может быть, в нынешней ситуации социальной безнормицы они ищут, делать жизнь с кого... Страшно представить, а надеяться хочется.

Лишь одно место в книге вызывает недоумение: говоря о стиле Куваева, авторы зачем-то поминают Н. А. Морозова, предтечу приснопамятной «новой хронологии». Неужели, по их мнению, привлечение этого контекста поможет подчеркнуть художественность куваевской прозы? Или философский, алхимический момент литературы нуждается в таком, с позволения сказать, подкреплении?

Вряд ли. Настоящая литература — всегда немного алхимия. А жизнеописание, воссоздание образа живого, настоящего человека и писателя из слов, — тем более.

[1] http://gefter.ru/archive/25186

[2] https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/157_nlo_3_2019/article/21146/